Когда я был царем в Содоме, Я презирал Господень гнев. В моем раззолоченном доме Теснилось много милых дев.
Наложниц нежных было двести, — Для упражнения едва: Не часто был я с ними вместе, Мне докучали их слова.
А чем я славен был в рассказах И в мыслях Содомлян велик, То был мальчишек черномазых Забавно-радостный цветник.
Да за дворцом зверинец шумный, Весь полный буйных, диких сил: Там жил и лев, и слон разумный, И даже нильский крокодил.
И если был перед Всевышним В растленьи тел тяжелый грех, Я искупил его излишним Разнообразием утех.
Я в благость Божию не верил: Во всех сердцах царила мгла, И я Господней злобой мерил Мои содомские дела.
Мои невинные забавы — Едва одно растленье в день — Перед грозою Божьей славы Ложились призрачно, как тень.
Господь, безжалостный Губитель, Творец вселенских бед и зол, К чему ж бы Он в мою обитель Изобличителя привел.
Но Он пришел. Не в блеске молний, Не в злом дыхании чумы, — Полночной тишины безмолвней, Неотразимей смертной тьмы,
Он посетил мою обитель, Он поразил меня, — и я, Безумец злобный и мучитель, Пред ним склонился, вопия.
Ко мне прислали из Гоморры Двух отроков: один, как все: Улыбка, ласковые взоры, И нежный стыд в нагой красе.
Другой, — тот прибыл издалека, Из целомудренной страны. Еще не ведал он порока, Как день в предчувствии весны.
И все чего-то он боялся, Не понимал нескромных слов, И боязливо озирался В толпе шумливых шалунов.
Одежды ль снимет предо мною, Вдруг запылает он стыдом, Но, обнаженный, красотою Превосходил он весь Содом.
Так стройно возвышалось тело, Суля безумство и любовь, Что знойной страстью пламенела Моя полуденная кровь.
Глаза полночные метали Такой огонь, такую страсть, Что забывал я все печали, Труды державные и власть.
К его ногам мою порфиру Я рад был с плеч моих совлечь, И, поклоняясь, как кумиру, У милых ног его возлечь.
Но поученьям страсти нежной Он с отвращением внимал И милый час, и неизбежный Непониманьем ожидал…
Умертвили Россию мою, Схоронили в могиле немой! Я глубоко печаль затаю, Замолчу перед злою толпой.
Спи в могиле, Россия моя, До желанной и светлой весны! Вашей молнии брызнет струя, И прольются весенние сны.
И разбудят Россию мою. Воззовут от могильных ночей! Я глубоко тоску затаю, Я не выдам печали моей.
290–304
БАСНИ
1
ВОРОНА, ЛИСИЦЫ И СЫР
Давно всему известно миру: Ворона сцапала кусочек сыру, Залезла на сосну, Поесть бы ей, да что-то клонит к сну. И вот, сначала Одна лисица прибежала, Потом другая, третья, — вмиг Туда сбежалось много их. Одна ворона, сыру лишь один кусочек На всех лисиц. Кто выманит его без проволочек, Кто всех перехитрит сестриц? Ведь все твердят одно и то же: — Ты голосиста и пригожа! — И наконец Придумала лисица-спец: — Я знаю сырный клад. Лети со мной, ворона: Во ржах закопан сырный клад во время оно. Лети, красавица, да крепче сыр держи: Не нам на ужин, Он для прилипы нужен. — И заманив ее, во ржи, Ворону, сыр, — все схряпала плутовка, Обделав дельце ловко. Ворона, бойся ржи, Подальше курс держи.
2
ДЕРЕВНЯ — ГОЛОВА ТЕТЕРЬЯ
Деревня — Голова Тетерья. В ней все крестьяне — бедняки; А средняки Да кулаки Давно все растеряли перья, Ощипаны живут, Да сказы про себя плетут: — Попались в сети, Мотаемся на свете, Покуда мыши нам голов не отгрызут, — Тужит Пахом — как он пробьется зиму! К богатому когда-то Климу Приходит он просить муки, И на пороге Бух Климу в ноги. Промолвил Клим: — Эх, глупы мужики! Когда-то был я богатеем, С вас шкуру драл, Да кровь сосал. Теперь не то: мы правду разумеем. Поверьте мне: ни вы, ни мы не разжиреем, Пока везде коммун не заведем. — Дивится тем словам Пахом: — Уж если ты, кулак, быть хочешь коммунистом, То кто же даст нам хлеба в долг? — А Клим, как волк, Зубами щелк, И отвечал Пахому длинным свистом. Вот, ежели во всех краях Все люди станут коммунисты, Какие ж мы тогда везде услышим свисты В ответ на просьбы о займах!
3
ГОТТЕНТОТСКАЯ МОРАЛЬ
Какой-то готтентот, пленившийся турнюром Чужой жены, ее украл, — Поддался страсти к авантюрам: